Две недели назад я был в Лос-Анджелесе на озвучивании роли Голоса Бога в сериале «Благие намерения». Я надеялся, что путешествие будет достаточно продолжительным, чтобы я смог повидаться со старыми друзьями и узнать, что происходит в мире. Однако его незамедлительно пришлось сократить, поскольку мое присутствие понадобилось в Торонто, где проходила пресс-конференция, посвященная очередному сезону «Американских богов». По дороге из аэропорта в отель у меня появилась возможность повидать друга.
Я поехал к Харлану и Сюзан Эллисон. На протяжении 33 лет Харлан был моим другом. Познакомились мы в Центральном отеле Глазго в 1985 году, где он был почетным гостем на Истерконе. Я же там находился в качестве молодого журналиста с целью взять у него интервью для журнала, который разорился в промежутке между тем, как я успел написать это интервью и как его успели напечатать. Издатель прикрыл их лавочку после публикации черно-белой версии журнала еще до того, как успела выйти цветная (стоимостью подороже). Я продал интервью другому журналу, но их редактор был тут же уволен и все закупленные им работы не были допущены к печати. Тогда я спрятал статью подальше, посчитав ее источником несчастий.
Пару лет спустя (тогда я еще только начинал работать над комиксами) Харлан позвонил мне, чтобы наорать из-за того, что Бэтмен нарушил закон, войдя в гостиничный номер без ордера. «Но ведь потому он и носит маску, – ответил я, – чтобы иметь возможность нарушать закон.» Это послужило причиной моего к нему визита, когда в очередной раз я оказался в Лос-Анджелесе для подписания книг. С собой я принес картошку фри того сорта, что он любит, после чего мы стали друзьями.
Звонки от Харлана по-прежнему были сродни тропическим штормам, приближающимся по шкале к уровню урагана. Моя помощница Лорейн ожидала их с ужасом.
На протяжении лет мне неоднократно довелось писать о Харлане. Я написал предисловие к его коллекции“The Beast that Shouted Love at the Heart of the World.”
Вот несколько цитат оттуда:
«Время от времени меня настигала мысль, что Харлан Эллисон вовлечен в творческий перформанс величиной сродни работам Гутзона Борглума – такой же несокрушимый и гигантский по масштабу. Перформанс этот называется «Харлан Эллисон» и представляет собой собрание анекдотов и небылиц, оппонентов и выступлений, друзей и статей, мнений и слухов, скандалов и сокровищ, отголосков и наглой лжи. Люди говорят о Харлане Эллисоне, пишут о нем, некоторые сожгли бы его на костре, если бы могли это сделать без серьезных последствий, а некоторые, возможно, преклонялись бы перед ним, если б только у него не было этой особенности сказать нечто этакое, отчего люди эти ощущали себя крайне незначительными и крайне глупыми. Вслед Харлану люди рассказывают истории, какие-то из них правдивы, какие-то нет, какие-то воздают ему должное, а какие-то нет…»
Так продолжалось до тех пор, пока его не стало. (Гутзон Борглум – скульптор, высекший монументальные портреты на горе Рашмор.) В предисловии я также писал о себе и о Харлане. Вот отрывок из того, что я написал:
«Мои личные взаимоотношения с Харланом Эллисоном начались задолго до того, как я с ним познакомился. И это – одна из пугающих граней профессии писателя, потому что ты сочиняешь истории, записываешь их, и это то, что делаешь ты. А люди это читают, это производит на них впечатление или же помогает скоротать время в пути, как бы там ни было, но в результате прочитанное задевает их за живое, заставляет измениться или приносит чувство комфорта, в чем бы там ни заключался причудливый процесс одностороннего общения при чтении. И хотя не по этой причине рассказы написаны, тем не менее, это правда, которая имеет место быть.
Мне было одиннадцать, когда папа подарил мне два сборника «Лучшей научной фантастики Волхайма и Карра.» Я прочел рассказ “I Have No Mouth and I Must Scream” и открыл для себя Харлана. В последовавшие за этим несколько лет я купил все его произведения, которые сумел разыскать. У меня до сих пор сохранились почти все эти книги.
Когда мне было двадцать один, случился худший день в моей жизни (во всяком случае, худший до тех пор. Потом выдалась еще парочка жутких деньков, однако тот день был все-таки хуже.) И во всем аэропорту не нашлось почитать ничего кроме «Shatterday», что я и купил. Я сел в самолет и читал это, пересекая Атлантику. (Насколько скверным был тот день? Настолько, что я испытал легкое разочарование, что в момент посадки не произошло возгорания, а вместо этого самолет мягко приземлился в аэропорту Хитроу, – настолько день этот был ужасен.)
А в самолете я читал «Shatterday» – сборник хулиганских рассказов и предисловий к ним о том, как складываются взаимоотношения между писателями и их рассказами. Харлан рассказывал о бесполезной трате времени (в «Count the Clock That Tells the Time»), и мне подумалось «К черту, я мог бы быть писателем!» И он говорил, что личная боль превращается в самолюбование, если длится дольше 12 минут, – и в тот момент ничто другое не подействовало бы на меня сильнее, вытряхнув из состояния совершенного оцепенения, в котором я находился. И когда я добрался домой, я собрал всю боль и страх, и скорбь, и все убеждение, что, может быть, черт подери, я и есть писатель, и начал писать. И продолжаю писать до сих пор. Так или иначе, чтение «Shatterday» повлияло на формирование меня сегодняшнего. И в этом твоя заслуга, Эллисон.»
Правда и в том, что побуждающий голос в моей голове, когда я был юным писателем, тот самый, что заставлял меня двигаться вперед, был голосом Харлана, звучавшим в его предисловиях и эссе: неистовый, неизвиняющийся, самобытный и решительный. Не я был тем существом, но голос Харлана, поджегший фитиль, что продолжает гореть. Он приподнял завесу тайны в процессе работы писателя. Он говорил об этом процессе, как о чем-то таком, что тебе под силу, что это в твоей власти, в чем ты можешь стать лучше.
Своим злейшим врагом был он сам, что производит еще более сильное впечатление, если задуматься над тем фактом, что он – единственный, кого я знаю, имевший официальную группу врагов (был период, когда эта группа и в самом деле называла себя «Врагами Эллисона»). Он мог вдохновлять как на исключительную преданность, так и вызывать столь же сильную неприязнь, и серьезным моим недостатком считал тот факт, что в большинстве своем люди мне симпатичны (в том числе и некоторые из «Врагов Эллисона»), и, что, похоже, большинству людей симпатичен я.
Мы с Харланом остались настоящими друзьями, пережив многие превратности судьбы. Одним из недавних испытаний оказался его инсульт три года назад. Он лег в кровать и больше не поднялся. Он был борцом, но перестал бороться. Его сознание порой отсутствовало, сражаясь с утраченными воспоминаниями и временной растерянностью, но он, по-прежнему, оставался Харланом.
Я прекрасно осознавал, что каждая встреча может оказаться последней. Мы были болезненно откровенны друг с другом, стараясь не оставлять недосказанного в преддверии смерти.
В нашу последнюю встречу он был как нельзя более самим собой, чего не случалось на протяжении последних несколько лет. Самим собой, пусть и в более мягкой своей версии.
Он попросил рассказать шутку, которую слышал от меня 15 лет назад, сказав, что это самая смешная шутка, которую ему когда-либо приходилось слышать, но он забыл, как она звучит. Я рассказал ее и он вновь смеялся. Я рассказывал ему о параде русалок, об Аманде и Эше. (Когда мы с Амандой только еще начали встречаться, я представил ее Харлану подобно тому, как вводят кого-то в круг семьи.) Он объяснил, что за те 32 года, что они с Сюзан вместе, он научился у нее, как мириться с положением дел, а она, в свою очередь, научилась у него как злиться.
Вчера, покидая монтаж «Благих намерений», я заметил несколько пропущенных звонков. Я перезвонил Сюзан Эллисон и она сообщила мне, что Харлан умер во сне.
Я рад, что он ушел с миром.
Я любил его. Он был частью моей семьи и мне будет очень его недоставать.
Он оставил большое наследие рассказов. Хотя, по тому количеству людей, которое связывается со мной, поясняя, что он служил для них источником вдохновения, что они стали писателями, читая его или слушая его по радио, или смотря его выступления (иногда кажется, что 90% тех, кто пришел на встречу с Питером Давидом и Харланом в Массачусетский технологический институт после 11 сентября, впоследствии стали писателями) у меня создается впечатление, что его настоящим наследием является эта волна писателей и рассказчиков, и тех, на кого его рассказы оказали влияние.
NEIL GAIMAN | JOURNAL 